Для искусства характерны теперь новые искания, стремление ко всему, что отрицает жизнь, что не имеет цели. Дилетантизм, влечение ко всему странному, нездоровому, причудливому. Первое произведение Делакруа «Данте в аду» (Лувр) носит на себе печать, гениальную печать этой пессимистической тенденции. «Фарфоровая» техника школы Давида заменена пылом «пьяной метлы» такого Делакруа, который бросает в мусорный ящик геометрию и античную археологию.
Давид замыкается в себе и медленно заканчивает своего «Леонида», над которым работал с такими перерывами. Он помещает героя в центре полотна, словно тенора на сцене. Лицо Леонида- копия с камеи, воспроизведенной Винкельманом в его «Неизданных памятниках». В позе героя отсутствует естественность и движение. Сумятица среди спартанских солдат может быть объяснена только композиционными задачами; вытянутая рука одного режет угол, нога другого направляет внимание к центру полотна.
Эта надуманность картины в конечном счете вступает в противоречие со здравым смыслом. Копья и трубы помещены в углу, что совпадает с построением картины, но не правдоподобно. В других произведениях Давида все было подчинено идее, но идея не противопоставляется здравому смыслу. Изображение воинов Леонида подчинено требованиям «красивости», поэтому позы их неестественны. Прудон в своем труде «Принципы искусства и его общественное значение» говорит, что не мог смотреть на «Леонида», не почувствовав, как «вздымается грудь и слезы навертываются на глаза».
Нужно думать, что Прудон был так же расточителен на слезы, как и на рассуждения. Он видит в изображении спартанских воинов знак благодарности Давида тем, кто явился первыми борцами революции, но, следуя Прудону, идеология спартанцев, без всякой видимой причины, перескакивает тысячелетия, чтобы оплодотворить дух наших революционеров; Давид, взволнованный и воодушевленный этой мистической операцией, пишет «Леонида в Фермопилах», чтобы ее увековечить. Вот образец закономерного развития искусства по Прудону.
«Леонид» никого не интересует в 1814 году, когда он выставлен в мастерской Давида. Картина служит только предлогом для королевских памфлетистов, чтобы обрушиться на художника-цареубийцу.
Наполеон возвращается с Эльбы. В течение «100 дней» он успевает посетить мастерскую Давида, долго любуется картиной и поручает Давиду украсить Военную школу. В память о своем посещении он делает Давида кавалером большого креста ордена Почетного легиона.
При реставрации закон против всех, голосовавших за смерть короля, принуждает живописца покинуть свою родину.
Имущество его конфисковано, его лишают званий и гражданских прав. Он осужден на пожизненное изгнание. Давид получает паспорт в Бельгию, где он и проводит последние десять лет своей жизни.
Давид встречает в Брюсселе своих старых друзей времен Конвента: аббата Сиэса, Рамеля де Ногаре, Камбасереса. Его первые письма из Бельгии — письма человека, если и не совсем счастливого, то, во всяком случае, вполне довольного. Ни малейшего уныния, он даже строит планы на будущее. Давиду исполнилось шестьдесят семь лет, а он надеется совершенствоваться, двигаться вперед, являя пример жизнеспособности и оптимизма, весьма часто встречающиеся у настоящих художников.
Брюссельцы окружают его большим уважением, иностранцы, бывающие проездом, оказывают ему внимание, стараются посетить его мастерскую. Устраиваются приемы, обеды в честь старого художника. Окружающая его среда в Брюсселе, бесспорно, более благоприятна для его творчества, чем в Париже за последние двадцать лет. Давид регулярно посещает театр, и брюссельские актеры, следуя примеру своих парижских собратьев, радостно встречают его, обращаются к нему за указаниями. Он слушает итальянскую музыку, которую всегда очень любил. Несколько его учеников-фламандцев группируются вокруг него, «молодые» ищут его помощи и совета, -вновь начинается деятельная жизнь. Прусский король приглашает маститого живописца обосноваться в Берлине и принять на себя руководство изящными искусствами. Но Давид, по-видимому, не желает больше раболепствовать, отклоняет это предложение.
Гро заменяет мэтра в его мастерской в Париже, — отсутствие Давида он считает только временным. Он регулярно сообщает мэтру об успехах его учеников. Из скромности он не усматривает в этих успехах своей собственной заслуги, а приписывает их исключительно Давиду. Из необычайно трогательных писем Гро в Брюссель видно, что у него только одна забота: добиться возвращения мэтра. Гро предпринимает всевозможные шаги, усердно хлопочет перед властями о возвращении Давида, о предоставлении ему возможности занять свое место среди учеников. Вместе с мсье де Форбеном, директором Луврского музея, тоже учеником Давида, принимает он меры к тому, чтобы государство приобрело картины «Сабинянки» и «Леонида». Живописец соглашается продать картины, но не выражает никакого желания вернуться в Париж.
