Нужно сказать, что в теории искусства Бодлера немало противоречий. (Сам поэт их вполне сознавал и даже настаивал на священном праве человека противоречить себе.) С объективной стороны эти противоречия объяснимы особенностями переходного этапа, когда романтическая концепция преобразуется в символистскую. В текстах Эстетических достопримечательностей вышеизложенное понимание образной символики выражено не вполне последовательно. Особенно это касается ранних статей, на которых лежит отчетливая печать влияния не только романтизма, но и просветительских идей. Но все же в сложившейся эстетике Бодлера художественная система замкнута на субъект, а внешний мир включается в произведение как зеркало сознания автора.
Отсюда — условно-эстетическая окраска бодлеровского мистицизма. Французский поэт был склонен к эстетизации религии, этой, по его словам, высочайшей фикции человеческого духа. В дневнике он записывал: Священники — это служители и участники секты воображения.
Пантеистический мистицизм ранних романтиков — фактор мировоззрения. Идеалистическая философия заменяла им уходящую религию. Они были одушевлены идеей создать новую религию, своего рода синтез всех предшествующих вероучений. В искусстве романтики ценили не способность одухотворять внешний мир, а приближение к высшим истинам мироздания. Тщетно стремиться вновь возродить искусство живописи,- писал Фридрих Шлегель,- если только религия или философская мистика не возродят хотя бы его идеи.
За те десятилетия, которые отделяют Шлегеля и Новалиса от Бодлера (его эстетическая концепция складывается в период 50 — начала 60-х годов), многое изменилось. Общественно-экономическое развитие отбросило утопические мечтания начала века. Мир утилитаризма все больше отталкивал от себя художника с его неуместными идеалами. Это вызывает ответную реакцию: если окружающий мир плох, необходимо уйти от него, запереться в башне из слоновой кости. Позиция самоизоляции порождает новую логику образотворчества. По этой логике художник овладевает формами внешнего мира для того, чтобы претворить их в символы собственного сознания. Пошлая, бездуховная действительность — лишь пассивный материал, наполнить ее содержанием может только активная мысль творческой личности.
Так мировоззренческий спиритуализм начала века смещается, трансформируется в метафору человеческого видения. Сведенборговская сверхъестественность у Бодлера — не столько дань традиции, сколько условная проекция художественной формы на космос. Художник не прозревает самосущую идеальность мира, а подыскивает в нем аналоги собственных состояний. Религия, философия, мораль подчиняются этой преимущественно эстетической позиции, возникает то обожествление искусства, которое станет типичнейшим проявлением западноевропейской культуры конца XIX века.