Управление налогами и сборами обратилось в 1809 году к Давиду с просьбой создать карты. Живописец берется за это дело. Бубновый король-Цезарь, как полагается, похож на Наполеона. Эти карты из-за бюрократической медлительности так и не дошли до публики.
Несколько небольших рисунков для Гобеленовой мануфактуры относятся к тому же времени, — декоративные виньетки к монограмме императора: гений-хранитель, слава, орел. Давиду поручается также сделать эскиз колыбели короля Римского, некоторых драгоценностей и театральных костюмов. Работы эти не представляют ничего интересного и выполняются Давидом только ради денег.
Из придворных слухов Давид узнает о предполагаемом устройстве в Лувре апартаментов для находящихся проездом в Париже иноземных монархов. Титул «первого живописца» до сих пор был только почетным званием, но Давид стремится к могуществу Лебрена. Он усматривает возможность присвоить себе полномочия, связанные со званием, и поспешно выполняет два рисунка, — эскизы картин, долженствующие украсить королевские аппартаменты: «Раненая Венера жалуется Юпитеру» (в этом произведении настолько сильно подражание античным образцам, что его можно было бы отнести к периоду пребывания Давида в Риме) и «Отъезд Гектора» (смесь его картин на античные сюжеты, писанных до 1789 года; персонажи «Горациев» и «Брута» вновь появляются, перегруппированные, как послушные статисты).
Но эти два рисунка не привели к желанной пели — согласия императора Давид не добился. 9 сентября 1812 года герцогу Кадорскому поручается написать из Фонтенбло письмо с весьма мало учтивым напоминанием «первому живописцу», что звание его имеет исключительно символическое значение, так же как и герб, и ливрея, и ордена, и не влечет за собой каких-либо практических последствий, и что, поэтому, притязания Давида неуместны и не обоснованы. Таким образом, эта попытка кончилась неудачно и чрезвычайно оскорбительно для живописца, который, если бы он рассчитывал только на Наполеона, принужден был бы жить в бедности, окруженный слугами в ливреях.
Давид без всякого подъема принимается за работу над огромным полотном «Леонид в Фермопилах». К этому времени относятся почетное избрание его в члены Мюнхенской, Голландской, Флорентийской и Римской академий. Сколько академий за границей раскрывают свои двери перед тем, кто так победоносно боролся с академией в своей стране.
Лишь изредка яркий луч озаряет безрадостные работы ради денег. Здесь следует указать на портрет графа Франсуа де Нант в мундире государственного советника (музей Жакмара Андре). Граф, богатый, самодовольный выскочка, с толстыми руками и красным лицом, наряжен в бархат, атлас, расшитый золотом, в кружева, на шляпе у него четырнадцать роскошных страусовых перьев. Излишество сукон и тканей, чудесно воспроизведенных, образует как бы цоколь для памятника, воздвигнутого преуспевающему классу, который сейчас у власти.
Салон 1810 года является началом немилости к Давиду, как к живописцу. Графы Франсуа де Нант не желают больше вспоминать о греческих и римских героях, об их истории и искусстве. Вдохновленная Спартой, Афинами и Римом загорелась энтузиазмом революционная буржуазия; но теперь суровые образцы уже не к месту. Этот этап уже пройден, лучше о нем позабыть, убрать в склад бутафории. Буржуазный романтизм Луи-Филиппа стучится в дверь.
Давид уже в 1808 году печально говорил, что не пройдет и десяти лет, как на место героев и богов встанут рыцари и трубадуры, распевающие под окном своей дамы.
Верные почитатели Давида старались утешить престарелого художника, как-нибудь скрасить его жизнь. Ему посвящают ряд поэм, словно эти оды могли повернуть вспять события, движение вперед класса агрессивного и торжествующего. Среди этих поэтических утешений поэма Ламота, написанная в 1810 году, пожалуй, самая характерная.
Начинается она так:
Алтарь искусств толпа громит
В порыве злобы и презрения. И гибель всех, кто знаменит,
Готова встретить с восхищением. Завидуя таланту и уму,
Невежество не терпит славы. Бессмертье уготовано тому,
Кто жертвой черни стал в забаву. Гордись, Давид, гордись по праву!
Спустя два года Жерико выставил своего «Лейтенанта Дьедоне» (Лувр), и Давид не мог удержаться от восклицания: «Откуда это, я не знаю этих красок!» В самом деле, откуда это? Из новой жизни, от поколения, утомленного экономической неурядицей, борьбой и неуверенностью в завтрашнем дне. Эти страдания, всю эту гнусность первым почувствовал Жерико и изобразил на холсте. Он любит писать безумных из Сальпетриер, утопленников и анатомические препараты.
