Бодлер как образ, который будет привлекать художника и в позднейший период, впервые появляется именно здесь. Но портрет Бодлера к стихотворению «Могила Бодлера» — это портрет-маска, лицо памятника с высеченными на нем грозными трагическими морщинами. Позднее, в 40-е годы, когда Матисс снова обратится к Бодлеру, его лицо станет гораздо более живым и теплым, портретным в прямом смысле слова (а в окончательном варианте даже несколько озорным).
Матисс наслаждается самой природой поэтики Малларме — его удивительными сравнениями, уподоблениями, неожиданным сопряжением несовместимого, плавным и полновесным движением словесной вязи — рассыпая горсти белых драгоценностей там, где упомянуто лишь кольцо на руке Иродиады, или превращая ее склонившуюся к отражению в ручье фигуру в некое подобие трепещущей свечи.
29 офортов к Малларме имеют единую тему — тему отражения, зеркала, запрокинутости в зеркале, лишенных, впрочем, зыбкости. Эта зеркальность таится в сущности самой офортной печати. Иногда эту работу Матисса считают суховатой, но курсивный шрифт, выбранный для нее, смягчает слишком тонкие линии офортов, лишенных глубины, на странице, кажущейся еще белее после того, как на ней проведены эти линии. Знаменитый «Лебедь» — пример такой «белой» страницы. Матисс скользит где-то на грани натурального изображения и символа; его лебедь, вмерзший в лед, не рвется и не мучается (в отличие, например, от подготовительного рисунка), он распластан по странице, и ощущение невозможности взлететь, ощущение необычайной отстраненности происходящего, его многозначительности возникает только из структуры арабеска, из его двойственной сути.
