Румянец его щек вместе с кофейного цвета рукавом, бирюзовым шарфом, белым воротником и желтой шагреневой курткой составляют незабываемую по гармонии гамму. Материал кожи передан с такой силой, что производит иллюзию подлинности.
При этом все писано с непостижимой свободой, шутя, играя, почти балуясь, каждая голова и каждая деталь сделаны в один присест. Давно уже художники и историки искусства ломают голову над процессом творчества Гальса. Как писал он эти картины? Опубликованные в 1913 году Бредиусом документы о Гальсе открывают несколько тайну его приемов работы над групповыми портретами. Оказывается, Гальс делал обычно эскиз, по утверждении которого принимался писать этюд с каждого действующего в картине лица. Ни одного эскиза пока не найдено, но несколько этюдов сохранилось. Самую картину художник писал у себя в мастерской в Гарлеме.
На этом Гальс, однако, не успокаивается. Отдав дань натурализму и добившись такого совершенства в передаче материала, какого еще никто не достигал, он потерял ко всему этому вкус, и после двух групп 1633 и 1639 годов, выдержанных в той же линии, он ищет новых путей в передаче натуры. На шестьдесят втором году жизни, в 1641 году, он пишет группу из пяти регентов приюта святой Елизаветы, в которой мы не видим прежней многоцветности и где ясно чувствуется отказ от иллюзорности. Передача жизни до иллюзии, до того, чтобы за шелк хотелось ухватиться рукой, его более не интересует. Он ищет черно-оливковых гамм, очень скупо перебивая их цветными красками материи. Своего высшего выражения эта новая задача достигает в двух последних больших холстах Гальса, относящихся к 1664 году. Их писал уже восьмидесятичетырехлетний человек, и до недавнего времени было принято считать этих регентов и регентш убежища для престарелых произведениями эпохи упадка творчества мастера. Какое заблуждение. Подобно Микельанджело и Тициану, Гальс рос из года в год, от картины к картине и так же, как они, создал свои наиболее совершенные группы накануне смерти. Постепенно упрощая свой формальный язык, отбрасывая все то, что ему казалось случайным и неважным, и сохраняя только самое необходимое, он приходит к такому лапидарному стилю, который дает ему возможность выражать только суть, один сгусток своего зрительного восприятия и своего чувства.
