Действительно, кладка необыкновенно густая, исключительная даже для Ван Гога, краски пылают, но при всей яркости и многоцветности они не надуманы и верно и близко передают впечатление от природы. Оставаясь реальной, природа Ван Гога претворена в некое праздничное видение, вызванное к бытию художническим восторгом.
Как видно из приведенных писем и как показывает вся эволюция живописи Ван Гога, его искусство не только выросло из французского, чего он и сам никогда не скрывал, но по всему своему типу является как бы определенным ответвлением импрессионизма и течений, его сменивших. Но французское по внешности и формальному языку, оно вскрывает свою голландскую природу особой углубленностью содержания, суровой честностью отношения к изображаемому и неотвязчивой мыслью о долге и назначении художника.
По поводу одной из последних своих картин — «Скорбящий человек», написанной незадолго перед тем, как в июле 1890 года он застрелился, Ван Гог писал брату: «Вчера и сегодня сделал я два рисунка со старика, сидящего с головой, опущенной на руки, которые упираются локтями в колени… Как красив такой старик-рабочий в своей поношенной одежде, со своей лысой головой. Думается, что долг художника стремиться к тому, чтобы вкладывать в свои произведения мысль». И Ван Гог, как немногие из великих мастеров, умел вкладывать эту мысль в свои произведения, не просто изображая природу, а преображая ее для большей выразительности вкладываемых в нее мыслей и чувств.
Картина, написанная им в 1890 году на сюжет одного из его рисунков 1882 года, о которых он говорил в только что приведенном письме, была одной из самых впечатляющих на всей выставке. Ее следовало бы назвать «Горе рабочего». В позе этого старика столько глубокого горя, что эта его безотрадность превращается силой художественного претворения в некий символ.
К самому понятию «экспрессионизм», означающему направление, ищущее сверх выразительности, пришли главным образом через искусство Ван Гога. Вот почему он, вышедший из Франции, так врос в искусство Германии. Вот почему Германия признала его своим. Но одновременно его триумф в Германии — новое доказательство «офранцуженья» ее художественных вкусов.
