Кокошка пишет только с натуры, но от натуры он берет лишь самую общую схему, претворяя ее сообразно своей преображающей воле. Главную роль у него играет мазок, и вся забота его как будто сводится к максимальной свободе кисти.
Этой кистью он старается, идя по стопам Ван Гога, полу писать, полу рисовать, пользуясь ею как карандашом. Но твердости штриха Ван Гога, упругости его кисти и верности глаза у Кокошки нет, почему живопись его, при всей свободе кладки, отличается дряблостью.
Ранние картины Кокошки, примерно до 1920 года, благодаря нарочитому ухарству, переходящему в озорство, производят более левое впечатление, новейшие — стали заметно смирнее. Я не помню
у него вещи, писанной долго, все они сделаны с одного маха, как у Матисса, с сохранением целых кусков не прописанного холста. Лучше другого Кокошке удаются пейзажи.
Есть еще один художник, очень высоко расцениваемый в немецких музейных кругах,- Карл Шмидт-Ротлуф. С такой высокой оценкой, однако, никак нельзя согласиться, так как он просто мало талантлив. Вся его репутация сделана искусственно и до сих пор искусственно подогревается. Поклонники Шмидта-Ротлуфа считают его автодидактом, человеком, никогда никаких модернистов будто бы не видевшим и создавшим свой стиль «из себя». Так как я в эти чудеса не очень верю, то и попробовал в Гамбурге, где его особенно неистово культивируют и где больше всего собирают, не согласиться с этим в беседе с его поклонниками. А среди них — директора музеев, критики, историки искусства, словом, сих дел мастера. Я указывал на все стадии последовательных увлечений Шмидта-Ротлуфа и все признаки заимствований им то у одного, то у другого из французов, на что мне торжественно заявили, что все это было написано значительно раньше мнимых образцов. Однако даты, неосторожно поставленные художником на картинах, лучше всяких доказательств решили вопрос: все это только подогретое, притом сильно запоздалое, блюдо с французской кухни. Тут есть знакомые парижские приправы, нет лишь главного — таланта.
