Давид объездил окрестности Рима и в первый год своего пребывания совсем не занимается живописью, а только беспрестанно рисует. К этому времени относятся замечательные этюды буйволов; он восхищается живописно расположенными крестьянскими домиками. Рисует он прямо с натуры, не пользуясь аксессуарами мастерской.
В следующем году он снова берется за кисть, находясь под влиянием мастеров, с произведениями которых ему довелось только что познакомиться и которыми он восхищен. Потом он уезжает в Неаполь вместе со своим юным другом Катрмер де Кенси. Это путешествие до основания потрясло его взгляды на искусство. Эрудиция его спутника в соединении с тем, что он увидел в Геркулануме и Помпее, произвели на него неизгладимое впечатление.
Любопытна фигура Катрмера де Кенси, крупнейшего французского искусствоведа, ярого поборника возвращения к античному. Он так же, как и Давид, был выходцем из буржуазной среды. Отец его — богатый торговец сукном — прожил достаточно долго, чтобы получить орден св. Михаила и дворянские грамоты. Катрмер де Кенси является типичным дилетантом, наилучшим образом умевшим использовать свои познания и извлечь выгоду из всех современных ему событий. Он не домогался «римской премии». Будучи богат, он мог сам предпринять путешествие по Италии, не должен был подчиняться дисциплине и выполнять работу, которая была ему не по душе. Кенси посетил Неаполь, объездил всю Сицилию и обосновался в Риме. Винкельман умер уже восемь лет тому назад, но догматы его все еще живы, они распространяются, дополняются и комментируются его приверженцами самых различных национальностей.
Катрмер де Кенси также становится ярым «антикоманом», дерется, в буквальном смысле этого слова, с учениками Бернини и Борромини, знакомится со всеми более или менее значительными итальянскими и иностранными учеными, проживающими в Риме. Он изучает архитектуру и становится одним из адептов неоклассического направления в этой области. В 1789 году он рукоплещет упразднению привилегий, прекрасно понимая, что ему лично нечего терять, кроме нескольких листов пергамента, утративших всякую ценность, а выиграть при новом строе он может очень многое. Избранный в 1791 году депутатом от Парижа, он с присущей ему осторожностью остается среди умеренных, благополучно минует годы террора, поплатившись лишь кратковременным тюремным заключением, и снова появляется на общественной арене, избранный в Собрание Пятисот. Он способствует подрывной работе против достижений революции и, по его собственным словам, очищает «дорогу монархии». После вынужденного краткосрочного пребывания в Германии, где Кенси сближается с археологами, он возвращается при консульстве в Париж и вплоть до 1814 года состоит членом генерального совета департамента
Сены, членом Академии и различных комитетов и ведет жесточайшую борьбу против всего, что не соответствует его установкам в искусстве. В 1841 году он борется против «узурпатора», ранее осыпавшего его милостями. При реставрации Кенси становится смотрителем музеев и общественных памятников. Исполняя свои служебные обязанности, он мнит себя диктатором в области искусства и ставит препоны всякому новому начинанию, всему, что прямо не вытекает из его святая святых — античности. Романтизм он встречает столетним стариком, все осуждающим и проклинающим. Этой узости взглядов, полному отсутствию понимания эволюционных процессов, этому окаменелому фанатизму предшествовало серьезнейшее изучение археологии. В свое время эрудиция Катрмера была крайне полезна Давиду, не имевшему большой склонности к чтению и не отличавшемуся богатым воображением.
Во время их совместной поездки в Неаполь Кенси было всего двадцать четыре года. Он уже полностью овладел новой наукой и не успел еще создать из нее на веки вечные непогрешимого фетиша, мешающего свободно дышать. Кенси видел тогда в античном искусстве отображение подлинной жизни людей и под таким углом зрения он разъяснял его Давиду. Если Кенси и комментирует с восторгом Винкельмана, он в то же время умеет оценить живую струю, внесенную раскопками в науку, умеет мысленно воссоздать античный мир. Кусок стены превращается в его воображении в дом, улицы вновь отстраиваются; весь город возрождается, кипит и живет, словно в действительности. И Давид, восхищенный, восклицает: «Мне сняли катаракту».
По возвращении из этой поездки в Рим Давид рисует только с античных образцов. Он весь отдается работе по созданному им методу. Ежедневно он рисует одну человеческую фигуру. Насколько возможно, это точное воспроизведение какой-нибудь статуи или барельефа, и затем по этому этюду он рисует другой, «приправленный»-по его собственным словам-»современным соусом». Это означает, что он слегка оживлял второй этюд, освобождал его от слишком большой неподвижности и статуарности. Давид начинает видеть человека только сквозь призму античного искусства.
Клятва Горациев (эскиз)
Клятва Горациев
